ЦАРЬ ЕСТЬ ЗАЩИТНИК ЦЕРКВИ ХРИСТОВОЙ. Часть 2
Опубликовано monarxist в 21 январь, 2012 - 17:41.
Пастырский Час со священником Романом Зеленским,
ведущая Елена Бадьянова.
Тема радиопередачи 20.01.12:
ЦАРЬ ЕСТЬ ЗАЩИТНИК ЦЕРКВИ ХРИСТОВОЙ
часть 2
ведущая Елена Бадьянова.
Тема радиопередачи 20.01.12:
ЦАРЬ ЕСТЬ ЗАЩИТНИК ЦЕРКВИ ХРИСТОВОЙ
часть 2
Папизм как учение имеет свою четкую внутреннюю логику, которой не смог избежать и патриарх Никон. Эта логика закономерно привела его к идее византийских папистов о патриархе как земном Наместнике Христа, и епископах – как образах апостолов, откуда он сделал вывод, что патриарх и епископы суть разные степени священства, до чего не договаривались ни Константинопольские патриархи, ни Римские папы.
Началось постепенное свертывание соборного начала в Церкви и установление в Ней патриаршего всевластья. Никон единолично, без соборного обсуждения, назначал, низлагал, запрещал и судил архиереев и архимандритов.
Следуя той же неумолимой логике папизма, Никон для укрепления верховной власти патриарха начал отстраивать свою собственную, параллельную Государственной и независимую от неё, структуру церковно-гражданского управления, создавая тем самым гибельное для страны двоевластие.
Никон настаивал на том, что жизнь Церкви не подлежит никакому надзору и контролю со стороны Царя, а патриарший чин не подлежит Царскому суду. В этом отношении Никон настолько увлекся, что фактически стал отрицать за Царем право судить своих подданных, если они принадлежат к Церковному клиру. “Откуда ты принял такое дерзновение, – писал он Царю, – сыскивать о нас и судить нас? Какие законы Божии Тебе велят обладать нами, рабами Божьими? Не довольно ли Тебе судить людей царствия мира сего?”
Утверждаемый патриархом Никоном параллелизм властей подрывал сам принцип Самодержавия, как единоличного и единоначального правления, и однозначно вел к разрушению симфонии и распаду Государства, повторяя в этом отношении судьбу всех папизмов.
Никон требовал для Церкви статуса государства в государстве, а для патриарха – власти неограниченной, самодержавной. При этом характерным было стремление Никона и сочувствовавших ему архиереев выйти из подчинения Царской Власти, но при этом сохранить за собой все полученные от неё мирские права, привилегии, и другие преимущества.
Патриарх Никон в истории Русской Церкви занимает исключительное положение. Именно ему принадлежит авторство Русского варианта папистской доктрины, которая, не подвергаясь существенному пересмотру, с тех пор завладела умами и сердцами наиболее честолюбивых Русских архиереев вплоть до революции 1917 года и после.
Все последователи ереси папизма в России неизменно вдохновлялись идеями Никона и свои теоретические построения, так или иначе, выводили из доктрины Никона, развивая её в частностях, но ничего не меняя в её основах. Наиболее емко основные положения этой доктрины в области Церковно-государственных отношений можно сформулировать следующим образом:
1) Церковь есть установление Божественное, вечное и святое, а Государство – установление человеческое, временное и греховное. Обращение Императора Константина Великого в христианство ничего в природе Государства не изменило. Христианская Империя остается тем же царством мира сего, как и не христианская, а христианский Царь по отношению к Церкви является всего лишь светской властью.
2) Если Царство признает себя христианским, то оно обязано предоставить Церковной иерархии самые широкие права и материальную основу для полной самостоятельности. Церковная иерархия должна иметь статус экстерриториальности ( исключительности ), и за ее деятельностью не может быть никакого контроля и надзора со стороны Государственной власти. Как лицо светское Царь не имеет право вмешиваться в дела Церкви.
3) В делах государственных Цари, как верные сыны Церкви, должны следовать тому, чему учит Церковь. Голосом же последней является патриарх и вообще иерархия. Царь есть мирянин, и как всякий мирянин, желающий спастись, Он должен во всем, не исключая и дел государственных, оказывать послушание иерархам, которым сам Господь дал Божественное право “вязать и решать”.
Для умиротворения поднятой патриархом Никоном смуты Святой Благоверный Царь Алексей Михайлович вынужден был созвать специальный Собор и пригласить на него восточных патриархов, поскольку Патриарх Никон власти Русских архиереев над собой не признавал, а считал, что судить его может только Вселенский Собор.
Благочестивейший Государь, справедливо полагая, что у Него не может быть подданных, Ему не подвластных, и что в Самодержавном Государстве не может и не должно быть двух начал, попросил Собор сформулировать основные принципы симфонии, которые бы обеспечили гармоничное существование Церкви и Государства и устранили в будущем возможность конфликтов, подобных никоновскому.
Однако вопреки ожиданиям Царя Собор, осудив самого Никона и его претензии на главенство в Государстве, фактически взял под защиту порочную никоновскую идею о двух параллельных и равноправных властях в Государстве: Царской и патриаршей. “Да будет признано, что Царь имеет преимущество в делах Государственных, а патриарх—Церковных”, —решил Собор.
Папистские идеи патриарха Никона явились для Русских архиереев чрезвычайным соблазном, а Богословского противоядия латинской отраве, подаваемой в православной оболочке, на тот момент ещё не было. Незнание типичных для симфонии искушений и Богословское невежество большинства Русских иерархов не позволили им разглядеть огромную опасность, таящуюся в Никоновских идеях.
Русский епископат встал на защиту “заветов” патриарха Никона и гордился его “завоеваниями”, в ослеплении не видя, что эти “заветы” не несут ничего кроме разрушения Церковно-государственного единства и в будущем обязательно должны вызвать ответную реакцию со стороны Государства.
Принятая соборная формула имела самые губительные последствия. Выработанное веками традиционное понимание симфонии как неслиянного и нераздельного единства Церкви и Царства в одном Церковно-государственном организме, возглавляемом Царем—Помазанником Божиим, она подменила идеей двух независимых начал—церковного и “светского”, которые ради общего блага должны заключить между собой союз с разграничением сфер влияния каждого начала.
Византийская идея Вселенского единства Царства и Церкви уступала место западной концепции разделения на государственную и церковную организации со своими полномочиями и компетенциями. Этой чисто западной идее союза двух организаций для полноты не хватало лишь её юридического оформления в виде договоров и соглашений, в которых бы четко были расписаны права каждой из сторон и их взаимные обязательства друг перед другом.
Лишь по причине того, что в России в то время юридическая наука и Государственное право были совершенно не развиты, собор и не смог указать никаких четких правовых формул для такого союза, ограничившись самой общей и двусмысленной фразой о преимуществе одной из сторон в делах Церковных, а другой – в делах Государственных, которую можно было толковать как угодно.
В отдаленной перспективе плоды ошибочного соборного решения должны были быть катастрофическими. Вслед за разделением компетенций Царской и Церковной властей неизбежно должно было рано или поздно последовать и взаимное отделение целей Государства от целей Церкви.
Завершиться этот процесс должен был, как и на Западе, полным крушением симфонии, отделением Церкви от Царства с превращением первой в “религиозную организацию”, а второго – в светское государство, исповедующее принцип “свободы совести”.
Преемники патриарха Никона патриархи Иоаким (1674-1690) и Андриан (1690-1700) совершенно не чувствовали грядущей опасности, напротив, с усердием продолжали дело Никона, не переставая повторять речи о превосходстве власти священства над властью Царства.
Патриарх Иоаким всю свою энергию направил на выполнение намеченной Никоном программы создания “государства в государстве” со своей независимой администрацией, своим законодательством, чиновниками, судом, финансами, земельным фондом, крепостными крестьянами и налогообложением. До “идеала”, осуществленного на Западе Римскими папами, не хватало только своей монеты, своего войска и своих послов в заграничных странах. При этом в полном противоречии с основополагающими принципами симфонии, но зато в полном соответствии с новым принципом “разделения властей”, деятельность патриарха Иоакима протекала не в русле сотрудничества с Царской Властью, а в русле противоборства с нею, в постоянной борьбе с Царской администрацией за “права Церкви”.
Патриарх Андриан продолжал по примеру своих предшественников проповедовать папистскую формулу взаимоотношений Церкви и Царства. В своем “Увещании к пастве”, написанном вскоре после вступления на патриарший престол, он слово в слово повторяет латинскую теорию “Двух мечей” с господством меча Церковного над мечом светским. “Два начальства устроил Бог на земле, священство, глаголю, и царство”, – пишет Андриан, – “Царство власть имать точию на земли, … священство же власть имать и на земли и на Небеси”. Не Царь, а патриарх есть глава всей Христианской Вселенной. Патриарх есть образ Христов, а все православные суть его духовные сыновья и послушники: Цари, князи, вельможи, воины, “всякий возраст и чин правоверных”. А потому, “слушаяй бо меня, Христа слушает, а отметаяйся меня и не приемляй глагол моих, рекше Христа Бога отмещет и не слушает, яко сам Христос рече”.
Таким образом, к тому моменту как Царь Петр Алексеевич стал в 1696 г. единоличным правителем Русского Государства, Церковно-государственные отношения находились в состоянии, близком к катастрофическому. Идея папизма не только прочно овладела умами и сердцами большинства Русских архиереев, но и начала активно воплощаться ими в жизнь, подтачивая здание симфонии изнутри и грозя обрушить его в самом ближайшем будущем. Положение осложнялось ещё и тем, что сами проводники папистских идей не осознавали ее разрушительной силы, а были уверены, что творят благое и святое дело защиты и укрепления Церкви Христовой.
Ни одно из Государственных мероприятий Императора Петра I не подвергалось такому невежественному истолкованию и злонамеренному оболганию, как подготовленная и проведенная Им реформа высшего Церковного управления. Глубоко и всесторонне продуманная, Богословски обоснованная, благодетельная как для Государства, так и для Церкви, и сумевшая отсрочить назревавшее крушение симфонии на целых два столетия реформа была усилиями сторонников папизма и церковных историков либерально-масонского образа мыслей представлена как нечестивое деяние, торжество идей цезарепапизма, дикий антиканонический произвол и порабощение Церкви Государством.
Для объяснения проведенной Императором реформы историки и публицисты этого лагеря строили самые фантастические и нелепые схемы вплоть до обвинений Петра I в тайной симпатии к лютеранству и желании устроить в России светское, нехристианское государство западного типа. В биографии Императора тщательно выискивались факты Его непристойного поведения, не церковности, неуважения к Русской старине, симпатии Его к западным формам жизни, и в совокупности этих разрозненных фактов пытались отыскать причины, побудившие Царя на реформу, сводя в конечном итоге всё к личности самого Петра.
Но нет ничего более абсурдного, чем объяснять личными причинами действия человека, который Сам о Себе сказал: “А о Петре ведайте, что жизнь Ему не дорога, лишь бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние Её”.
В действительности всё, что Император Петр позаимствовал с Запада, это идею о том, что Государство может иметь свою собственную, самостоятельную цель в процессе обустройства земной жизни своих подданных.
Если до Петра I господствовало убеждение, что высшей и единственной целью Государства может быть лишь служение Богу, то Государь впервые допустил возможность для Государства преследовать и свою особую цель—достижения общего блага в земной жизни.
При этом, если на Западе идея общего блага полностью вытеснила из Государственной жизни идею служения Богу, и Государство там действительно стало светским, то в России идея общего блага и общей пользы была выдвинута Императором Петром не взамен, а в дополнение к основной идее служения Богу, от которой Петр Великий никогда и не мыслил отрекаться. Русское Государство и после Императора Петра оставалось Государством Теократическим, а не светским.
Царь Петр I воистину по праву принял звание Императора, ибо Он, как никто другой из Его современников, понимал древне-византийскую идею Империи с её принципом неразрывной связи Церкви и Царства, когда не только мощь и благоденствие Царства зависят от благоустроения и силы Церкви, но и расцвет самой Церкви возможен только в едином сильном Самодержавном Государстве, могущим оградить Церковь от всех угроз как извне, так и изнутри. Этого никак не хотело понять большинство Русских иерархов, мыслящих узко, смотрящих на Церковь как на изолированный организм (если не как на свою вотчину), которая Государству ничем не обязана, напротив последнее всем обязано Церкви.
Такие личности как Святитель Митрофаний Воронежский, Святитель Феофан Прокопович, которые решительно поддерживали преобразования Благочестивейшего Государя Петра Великого, понимая их насущную необходимость, составляли скорее исключение, чем правило.
Таким образом, в самом начале своего единоличного Царствования Государь Петр Алексеевич столкнулся в области Церковно-государственных отношений с двумя фундаментальными трудностями, которые он обязан был разрешить, если не желал погибели Русского Государства и Русской Церкви:
а) нежеланием подавляющего большинства Русских иерархов понимать значение Государства для Церкви и необходимости для Церкви Государственного служения и
б) повальным их увлечением папистским вариантом симфонии, при полной неспособности уразуметь гибельные последствия папизма.
Для решения этих проблем Петру I понадобилось ровно два десятилетия. Столько времени у Него ушло на всестороннее обдумывание способов и путей осуществления на Русской почве древне-византийской идеи Христианской Империи, в которой интересы Церкви и Государства не только могут, но и должны сливаться друг с другом.
По замыслу Императора Русская Церковь и Русское Государство должны по примеру Византии составить единый Церковно-государственный организм, в котором нет чисто Церковных и чисто Государственных задач, а есть общие программы и задачи, для решения которых Государство служит Церкви, а Церковь—Государству.
Фигура Императора—Помазанника Божия приобретала в этом организме, как и в Византии, центральное и самодовлеющее значение, ибо только в Его лице удавалось соединить, казалось бы, несоединимое—Небо и землю, Вечное и временное, Крест и меч, Церковь и Государство.
Государь был убежден, что укрепляя Свою монархическую власть, он служит не только Государству, но и самой Церкви, благоденствие которой напрямую связано с прочностью Государственного порядка. Только Христианская Государственная Власть Самодержавного Монарха в состоянии сохранить и обеспечить свободу и процветание Церкви, и потому долг Церкви всемерно поддерживать и укреплять эту Власть, служить Государю не за страх, а за совесть.
В этом своем убеждении и Имперском Духе Царь Петр следовал гораздо более древней традиции, чем традиция московской старины, за которую стояли Русские архиереи и старообрядческие раскольники. Их узконациональному пониманию Третьего Рима как наследника Правой Веры и Хранителя святоотеческого благочестия Святой Благоверный Государь противопоставил более глубокое понимание призвания Русского Царства—быть преемником Римской Христианской Империи, призванной осуществить Вселенскую миссию Православия. Идея Православного Императора как Удерживающего мировую апостасию являлась прямым следствием такого понимания идеи Третьего Рима.
К этой своей Вселенской задаче Россия смогла приступить лишь с конца XVIII столетия, так как в первые десятилетия XVIII века все усилия Петра I и Его Преемников были направлены главным образом на решение внутренних задач—сравняться в практическом плане с европейской цивилизацией, но само переосмысление Государственной идеологии с национальной на Вселенскую приходится именно на Царствование Императора Петра I.
Воспринявший принципы Византийской Теократической традиции Император Петр I не мог рассматривать эпоху патриарха Никона, шедшую в разрез с этой традицией, ни как положительную, ни тем более как идеальную.
В своей борьбе с папистской угрозой, нависшей как над Церковью, так и над Государством, Петр I следовал традиции Византийских Императоров, которые при обнаружении папистских поползновений у Константинопольских патриархов просто на время упраздняли патриаршество и оставляли патриаршую кафедру вдовствующей, пока не находили кандидатов в патриархи, единомышленных Императору.
Продержав 20 лет патриаршую кафедру вдовствующей и не обнаружив среди Русских иерархов ни одного архиерея, способного понять глубину и размах проблем, вставших перед Русским Государством и Русской Церковью, Петр I решился на кардинальную меру и упразднил в Русской Церкви патриаршество вообще. В этом отношении он довёл практику Византийских Императоров до логического конца, выкорчевав самый корень папистских настроений Церковной иерархии. Однако никакого понимания необходимости такой меры Император Петр I со стороны Русского духовенства не встречал, напротив, оно защищало церковно-государственное двоевластие, считая его не гибельным, а спасительным и богоугодным.
В виду такого положения дел Петру I не оставалось ничего иного, как только, не касаясь принципиальных основ Церковного устройства, уничтожить оказавшееся опасным для Государства и Церкви патриаршее правление и заменить его соборным, обязав каждого члена учреждаемого собора верноподданнической присягой. Это было не нападение на Церковь со стороны Государства, как об этом потом писали сторонники ереси папизма, а самозащита Государства, предпринятая не против Церкви, а против разрушителей Империи, прикрывавших свои далеко не благовидные цели именем и благом Церкви.
Он не только лично не мыслил Свою Власть не Православной, но и впервые на Руси законодательно закрепил положение, что обладающий Царским Престолом Император не может исповедовать никакой другой Веры, кроме Православной, и Его обязанность – быть Верховным Защитником и Хранителем догматов Православия, блюстителем правоверия и всякого благочиния в Святой Церкви.
Петр Алексеевич лично не был против самого патриаршества в правильном его понимании. Государь хотел избрать патриархом Святителя Митрофания Воронежского, но тот преставился. Царь пробыл у него до самой его кончины и Своими руками затворя ему очи и дав повеление заготовить всё к приличному его погребению,вышел весь в слезах. Вскоре, Он лично нес гроб с телом усопшего верного Своего архипастыря.
Вопреки расхожим утверждениям еретиков папистов, изо всех сил очернявших Имперскую систему Церковно-государственных отношений, Синодальный период Русской Церкви явился периодом наибольшего расцвета всех сторон Церковной жизни. После 1917 года это могли отрицать только люди с сожженной совестью, и даже такой видный представитель либерально-масонской мысли, церковный историк и министр исповеданий Временного правительства А.В. Карташев под конец жизни вынужден был признать Синодальный период Русской Церкви “наиболее ценным, самым блестящим и славным периодом России”, “периодом Ея восхождения на значительно большую высоту почти по всем сторонам Её жизни в сравнении с Ея древним периодом”.
На этих принципах, вытекающих из древне-византийского понимания симфонии, Православная Российская Церковь благополучно просуществовала почти 200 лет вплоть до Февраля 1917 г.
То, что борцам за мнимую “свободу” Церкви от так называемого “цезарепапизма” стало понятно лишь после десятилетий существования на “свободном” Западе, куда их выбросила революция, лучшим представителям Русской Церкви и Ея Святым было известно всегда. Они понимали, что благоденствие Церкви напрямую связано с прочностью Самодержавия, что только Христианская Государственная Власть Православного Монарха в состоянии сохранить и обеспечить свободу и независимость земной воинствующей Церкви.
Да, кстати, к слову сказать, и сам термин «ЦЕЗАРЕПАПИЗМ» в применении к Царской России является надуманным и ничего не значащим словом. Его выдумали еретики паписты, ослепленные своей безумной борьбой со Святыми Царями Российской Империи.
Все великие подвижники Церкви Синодального периода от Святителя Митрофания Воронежского и Святителя Иннокентия Иркутского до Святого праведного отца Иоанна Кронштадтского и сонма Оптинских старцев учили о необходимости беречь и любить Государя, охранять основы Царской власти, ибо Воля Царя выражает на земле Волю Божию.
От них невозможно было услышать ни критики Синодальной системы, ни нареканий на институт Обер-прокуратуры, ни обвинений в “цезарепапизме”, ни протестов против секуляризации Церковных земель, ни жалоб на отсутствие созыва Соборов, ни требований восстановить патриаршество, ни тем более откровенной лжи о “гнете” и “порабощении” Церкви Императорской властью. Все подобное могло исходить только от врагов Престола или от церковных честолюбцев, пекущихся о мирской власти и о своих личных или сословных привилегиях под видом заботы о благе Церкви.
Все же действительно Церковные люди мыслили и жили словами Преподобного Серафима Саровского: “После Православия Цари суть первый долг наш Русский и главное основание истинного Христианского благочестия”.
Император Николай II осознавал, что возврат к патриаршеству вновь породит проблему непрочности симфонии и её зависимости от личных отношений Царя и патриарха. Добиться бесконфликтности этих отношений можно было, по мнению Государя, лишь единственным способом: через оставление Им Престола в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и принятия на Себя монашества и патриаршего сана. В этом случае в России установились бы гармонические симфонические отношения Церкви и Царства, подобные тем, что были в XVII веке, когда царствовал Государь Михаил Федорович Романов, а Церковью управлял Его отец, патриарх Филарет.
Однако синодальные архиереи, к которым Государь обратился со своим предложением, ответили Ему гробовым молчанием, означавшим жесткий и категорический отказ. Государю стало ясно, насколько был прав Победоносцев, утверждавший, что за идеей патриаршества не стоит ничего, кроме непомерных архиерейских честолюбий, и что вся шумиха вокруг патриаршества поднята людьми, ищущими только своих собственных выгод, а вовсе не блага Церкви и России. Для Государя, который сам никогда ничего не искал лично для Себя, а всегда только блага своих подданных, было особенно больно встретить такое отношение со стороны архипастырей. Он начинал постепенно понимать, что доверить таким людям самостоятельное управление Церковью, означает погубить всё дело. Поэтому Государь принял решение воздержаться от немедленного созыва Собора. Вместо этого Он поручил Обер-прокурору Синода Победоносцеву затребовать от всех архиереев письменные предложения о желательных преобразованиях в Церкви, и повелел созвать предсоборное Присутствие, задачей которого было предварительное обсуждение намеченных к соборному рассмотрению вопросов.
Однако подробное ознакомление с присланными епархиальными архиереями отзывами, а затем и с материалами предсоборного Присутствия окончательно убедило Государя, что идея Созыва Собора и Церковной реформы является не просто несвоевременной, но явно вредной и разрушительной как для Империи, так и для Церкви.
Отзывы епархиальных архиереев ясно показывали, насколько разный смысл в Церковные реформы вкладывали Государь и подавляющее большинство иерархов. Если Русский Царь мыслил эти преобразования в неразрывной связи с интересами Православного Государства, как средство укрепления Церковно-государственных отношений, то иерархи рассуждали исходя из узко-церковных соображений, рассматривали Церковь не как часть Империи, а как сословную корпорацию, своего рода частную лавочку, интересы которой требуют не укрепления, а ослабления связи с Православным Государством.
Победоносцев справедливо указывал, что исходным посылом реформы, который её инициаторы изо всех сил стараются скрыть за туманными фразами о “соборном начале” и “каноническом строе”, было и является желание обособить Церковь от Государства, разрушить симфонию Церкви и Царства, что самым вредным образом скажется на судьбе как первой, так и второго. “Зло готовится великое и великая в духовенстве смута”,—резюмировал верный Престолу обер-прокурор.
Святой Государь Николай Александрович, следуя древней традиции Византии и России, видел идеал Православной Империи в единстве Государства и Церкви, при котором Император является центром и средоточием этого единства. Проблему Симфонии Он рассматривал не с узко-практической точки зрения, а в рамках всемирного исторического призвания Российской Империи как Третьего Рима.
Архиереи в своих отзывах следовали новой европейской традиции разделения духовного и светского начал и полагали идеал Церковно-государственных отношений в самостоятельности и независимости Церкви от Государства. Измельчавшая архиерейская мысль крутилась вокруг совершенно приземленных вопросов о правах Церкви и привилегиях духовенства и даже не пыталась возвыситься до Богословского осмысления идеи симфонии и исторического предназначения России.
Центральным пунктом почти всех архиерейских отзывов была мысль о необходимости восстановления патриаршества. Только три епископа – туркестанский Паисий (Виноградов), Подольский Парфений (Левицкий) и Тульский Лаврентий (Некрасов) считали, что в институте патриаршества нет ни нужды, ни пользы; для остальных же иерархов вопрос о патриаршестве сделался своего рода навязчивой идеей.
При этом, говоря о патриаршестве, архиереи явно имели в виду не тот институт, что существовал ранее в Византии и Москве, где патриархи играли роль “первых епископов” при Царях и Императорах, укрепляя этим Церковно-государственную Симфонию.
Встав на принципиальную точку зрения о независимости Церковной власти от Государственной, Русские архиереи сознательно или неосознанно намечали создать в лице патриаршества институт разрушения симфонии. В их схеме церковно-государственных отношений патриарх фактически мыслился как неподконтрольное Императорской Власти лицо, которое находится не при Царе, а напротив Царя, и задача которого не помогать Царю, а противостоять Ему, защищая интересы Церкви от посягательств Государственной Власти.
Ими полностью извращался сам идеал симфонии, принцип сотрудничества Церкви и Царства заменялся принципом противостояния Церковной и Государственной властей, оспаривающих друг перед другом свои права и раздирающих хитон Церковно-государственного единства Православной Империи.
В существующей Имперской системе Церковно-государственных отношений Царь как фактически, так и по закону являлся Защитником Церкви, причем Защитником не только от угроз извне, но и от угроз изнутри в виде всевозможных расколов или архиерейского папизма. Эта была классическая древне-византийская схема симфонии. Теперь же, по мысли архиереев, защитником Церкви становился патриарх, при этом “защищать” Церковь он должен был в первую очередь от “незаконных” притязаний Императорской Власти, которая должна была обеспечивать внешнюю защиту Церкви и не вмешиваться в её “внутренние” дела. Фактические иерархи выдвигали в качестве образца папистский вариант симфонии с той незначительной разницей, что место непогрешимого папы занимал подотчетный собору патриарх. По существу, собор и должен был играть в этой схеме роль “коллективного папы”, не подчиненного Царской Власти.
Великий смысл Богопомазания Православных Царей совершенно затмился в сознании церковных реформаторов. В таинстве венчания на Царство Император благословлялся Церковью не только как Глава Государства, но прежде всего как носитель Теократической Власти и Церковного служения, как Помазанник Божий, “Хранитель Святыя Твоея Кафолическия Церкви догматов”. В молитвах таинства ясно говорилось, что миропомазанный Император поставляется Главой над народом Божиим, то есть над земной Церковью. Духовное развенчание Царя и превращение его в мирянина, совершенное членами Присутствия, должно было рано или поздно иметь своим последствием и фактическое лишение Царя Императорской короны и превращение Его в “гражданина Романова”.
Психологически церковная среда уже оказалась готова к свержению монархии, а отсюда был лишь один шаг до практического согласия на такое свержение. Царь продолжал оставаться нужным “церковной общественности” и большинству иерархов лишь как источник различных материальных благ, привилегий и сословных преимуществ, и внутренне они уже были готовы предпочесть Его Власть любой другой власти, которая предоставит или пообещает Церкви больше прав, привилегий и перспектив, чем Власть Царская.
Государю также было ясно, что настойчивые требования церковных реформ и “свободы” исходят вовсе не от церковного народа, а от зараженных масонскими лжеучениями околоцерковных “реформаторов”, и что конечная цель всех этих мероприятий чисто политическая—уничтожить Монархию и разрушить историческую Русскую Государственность.
Государь хорошо осознавал, что закулисные силы домогаются созыва Поместного Собора с намерением превратить его в церковный вариант Государственной Думы, а проектируемое патриаршество будет использовано этими силами как орудие борьбы с Самодержавием.
Последующие события полностью подтвердили историческую правоту Государя—созванный в 1917 году уже после свержения монархии так называемый “Всероссийский поместный собор” явился типичным революционным учреждением и не только ничего не сделал для защиты арестованного Государя и монархических начал государственности, но напротив активно участвовал в уничтожении этих начал соборными средствами.
Всё это свидетельствовало о том, что духовенство Русской Церкви даже в числе его лучших представителей не только перестало чтить своего Царя как Помазанника Божия, но и вообще не желает совместно работать с ним на благо Церкви и Империи. Дальнейший исторический путь Церкви духовенство больше не связывало с Царем и Монархией, более того, видело в Них главную причину всех Церковных нестроений. Православный Император воспринимался как препятствие, преграждающее путь к свободе и процветанию Церкви. Надлежало устранить эту преграду и открыть дорогу к небывалому ещё расцвету всех сторон Церковной жизни.
Грех цареборчества был уже мысленно совершен в массовом церковном сознании. Оставалось только ждать случая, когда в соответствии с общим духовным законом этот грех из области мысли перейдет в область слов и поступков.
Февральская революция явилась результатом хорошо подготовленного и тщательно спланированного заговора мировых антихристианских сил, поставивших своей целью уничтожить Российскую Империю как всемирный оплот Христианской Веры и Государственности. В практическом плане этот заговор был направлен на свержение Русской Самодержавной Монархии и персонально Императора Николая II, как Христианского Государя, Удерживающего развитие мировой апостасии и “тайны беззакония”.
Настойчивая и целенаправленная работа мировой закулисы по разложению церковной среды антимонархическими идеями и не православными лжеучениями принесла свои плоды: только единичные представители епископата и клира, не представлявшие никакой организованной силы, по-прежнему были готовы защищать Царскую Власть и противодействовать революции, понимая прямую зависимость судьбы Церкви от судьбы Монархии. Вся остальная масса, включая большинство членов Синода, считала существующее Церковно-государственное единство насильно навязанным Церкви и безусловно вредным для Неё. Подставлять из-за этого единства Церковь под удар грядущей антимонархической революции, эта церковная масса считала верхом абсурда. Напротив, в глазах этой массы революция давала уникальный и неповторимый шанс покончить с “рабской зависимостью” Церкви от Государства.
Следует предоставить Монархию и Царя собственной участи, пусть Они погибают, если хотят, Церковь же только выиграет от этой гибели, так как обретет, наконец, желанную свободу для творческого развития всех своих живых сил, которые до сих пор сковывала Царская бюрократия,—такова была логика этих людей.
Руководимые этой идеей духовные слепцы не понимали, что отречься от Царя можно только путем прямого или косвенного отречения от Православия, и что для одержимых бесами революционеров Церковь является такой же целью как и Монархия и точно также подлежит уничтожению.
Вместе с Царем или без Него, но Церковь была обречена пострадать от революции, т.к. всякая революция есть сатанинское дело и не может не быть направлена против Церкви, воинствующей против сатаны и слуг его.
Вот только страдания вместе с Царем приобретали высший смысл Христианского мученичества, тогда как страдания без Царя превращались в мучительное наказание, ниспосланное Богом за совершенный тяжкий грех предательства Помазанника Божия.
Нераскаявшиеся в содеянном не могут почитаться мучениками, хотя бы они и были умерщвлены самым жестоким образом антихристианской властью, пришедшей на смену Богоустановленной Власти, преданного ими Православного Государя.
Нарушив присягу и отказавшись осудить мятежников, члены Синода поставили себя под анафему о восстающих на Царскую власть, которую они же сами и возглашали буквально за неделю до этого—19 февраля, в первое воскресенье Великого Поста. Вступив на путь измены Царю, члены Синода закономерно вступили и на путь измены Православию, попав под свою собственную анафему.
7 марта 1917 года постановлением Синода № 1223 была создана синодальная комиссия по исправлению Богослужебных книг под председательством архиепископа Сергия (Страгородского), которой поручалось “произвести изменения в Богослужебных чинах и молитвословиях соответственно с происшедшей переменой в Государственном управлении”. Уже сама трактовка падения Самодержавной Монархии и крушения Третьего Рима как простой “перемены в государственном управлении”, показывала, что Самодержавный Государь в понимании членов Синода есть вовсе не Помазанник Божий, а только Верховный Правитель Государства, ничем не отличающийся от какого-нибудь американского президента. Комиссия закончила работу 18 марта, полностью вычистив упоминание о Царе из всех молитвенных книг, вплоть до молитвословов, заменяя молитвы о Царе молитвами о “Благоверном Временном правительстве” и “Богохранимей державе Российстей”. Своим определением № 1599 Синод утвердил предложенные комиссией Страгородского изменения в Богослужебных и молитвенных книгах.
В своем революционно-богослужебном творчестве архиереи, однако, не учли два обстоятельства:
Во-первых, власть Царствовавшего Дома Романовых основывалась не на историческом недоразумении, а на решении Церковно-земского Собора 1613 г, избравшего на Царство первого Романова и запечатлевшего верность Ему и Его Наследникам особого рода Клятвой перед Крестом и Евангелием, нарушение которой влекло за собой отлучение от Церкви и лишение спасения в Вечности. Объявляя Дом Романовых отцарствовавшим, “бывшим”, члены Синода вместе с прочими революционерами поставляли себя под эту Клятву.
Во-вторых, Богослужение Православной Церкви представляет собой неотъемлемую часть Церковного Предания. Покушение на это Предание с целью его исказить является грехом догматического порядка и влечет за собой анафему. Таким образом, изменение Богослужебных текстов, сделанное высшими иерархами по политическим соображениям, означало изменение Предания.
Новое же их учение утверждало, что Божественное происхождение имеет не только Власть Православного Государя. Царь и пришедшее Ему на смену народовластие (демократия) признавались перед Богом равноправными и одинаково Ему угодными. Через замену Богослужебных текстов Власть Помазанника Божия в сакральном, мистическом смысле уравнивалась с властью самозванцев-революционеров, которая также нуждается в молитвах Церкви за неё, как и Богоустановленная Царская Власть. Соответственно и смена Царской власти на масонскую—революция —признавалась епископатом происшедшей “от Бога”, а не от дьявола.
В действительности же Русский православный народ на Церковно-Земском Соборе 1613 года окончательно и безповоротно определился, что управлять им до скончания века будут Цари из Дома Романовых, верность которым он засвидетельствовал особой Клятвой, связав ею как современников Собора, так и их потомков. Изменить это соборное решение 1613 года о верности Романовым не вправе никто, и с тех пор ни в каких “Учредительных Собраниях” русский народ не нуждался, не нуждается и нуждаться не будет.
Согласиться на “Учредительное Собрание” значит согласиться с тем, что источником верховной власти в Государстве является не Бог, а народ, то есть признать чисто демократический принцип власти, при котором “православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о Них Божию благоволению”, а “по воле народа”. Иными словами, что Временное правительство, объявившее себя подчиненным демократическому Учредительному Собранию, что православные христиане, подчинившееся этому “народному” правительству, ставят себя под клятву Собора 1613 года и под анафему о восстающих на Царскую Власть, положенную в Неделю торжества Православия.
В начале двадцатого века Дух Святый говорил через Своих угодников: «заплачет Царь – заплачет и Россия, а не будет Царя – не будет и России». Вот, братья и сестры, важнейший ключ к пониманию того, что происходит сегодня.
И сейчас конечно особо важно осознать все это, чтобы не свершить измены Богу . Необходимо покаяние как изменение своего сознания для спасения души. Аминь.
Началось постепенное свертывание соборного начала в Церкви и установление в Ней патриаршего всевластья. Никон единолично, без соборного обсуждения, назначал, низлагал, запрещал и судил архиереев и архимандритов.
Следуя той же неумолимой логике папизма, Никон для укрепления верховной власти патриарха начал отстраивать свою собственную, параллельную Государственной и независимую от неё, структуру церковно-гражданского управления, создавая тем самым гибельное для страны двоевластие.
Никон настаивал на том, что жизнь Церкви не подлежит никакому надзору и контролю со стороны Царя, а патриарший чин не подлежит Царскому суду. В этом отношении Никон настолько увлекся, что фактически стал отрицать за Царем право судить своих подданных, если они принадлежат к Церковному клиру. “Откуда ты принял такое дерзновение, – писал он Царю, – сыскивать о нас и судить нас? Какие законы Божии Тебе велят обладать нами, рабами Божьими? Не довольно ли Тебе судить людей царствия мира сего?”
Утверждаемый патриархом Никоном параллелизм властей подрывал сам принцип Самодержавия, как единоличного и единоначального правления, и однозначно вел к разрушению симфонии и распаду Государства, повторяя в этом отношении судьбу всех папизмов.
Никон требовал для Церкви статуса государства в государстве, а для патриарха – власти неограниченной, самодержавной. При этом характерным было стремление Никона и сочувствовавших ему архиереев выйти из подчинения Царской Власти, но при этом сохранить за собой все полученные от неё мирские права, привилегии, и другие преимущества.
Патриарх Никон в истории Русской Церкви занимает исключительное положение. Именно ему принадлежит авторство Русского варианта папистской доктрины, которая, не подвергаясь существенному пересмотру, с тех пор завладела умами и сердцами наиболее честолюбивых Русских архиереев вплоть до революции 1917 года и после.
Все последователи ереси папизма в России неизменно вдохновлялись идеями Никона и свои теоретические построения, так или иначе, выводили из доктрины Никона, развивая её в частностях, но ничего не меняя в её основах. Наиболее емко основные положения этой доктрины в области Церковно-государственных отношений можно сформулировать следующим образом:
1) Церковь есть установление Божественное, вечное и святое, а Государство – установление человеческое, временное и греховное. Обращение Императора Константина Великого в христианство ничего в природе Государства не изменило. Христианская Империя остается тем же царством мира сего, как и не христианская, а христианский Царь по отношению к Церкви является всего лишь светской властью.
2) Если Царство признает себя христианским, то оно обязано предоставить Церковной иерархии самые широкие права и материальную основу для полной самостоятельности. Церковная иерархия должна иметь статус экстерриториальности ( исключительности ), и за ее деятельностью не может быть никакого контроля и надзора со стороны Государственной власти. Как лицо светское Царь не имеет право вмешиваться в дела Церкви.
3) В делах государственных Цари, как верные сыны Церкви, должны следовать тому, чему учит Церковь. Голосом же последней является патриарх и вообще иерархия. Царь есть мирянин, и как всякий мирянин, желающий спастись, Он должен во всем, не исключая и дел государственных, оказывать послушание иерархам, которым сам Господь дал Божественное право “вязать и решать”.
Для умиротворения поднятой патриархом Никоном смуты Святой Благоверный Царь Алексей Михайлович вынужден был созвать специальный Собор и пригласить на него восточных патриархов, поскольку Патриарх Никон власти Русских архиереев над собой не признавал, а считал, что судить его может только Вселенский Собор.
Благочестивейший Государь, справедливо полагая, что у Него не может быть подданных, Ему не подвластных, и что в Самодержавном Государстве не может и не должно быть двух начал, попросил Собор сформулировать основные принципы симфонии, которые бы обеспечили гармоничное существование Церкви и Государства и устранили в будущем возможность конфликтов, подобных никоновскому.
Однако вопреки ожиданиям Царя Собор, осудив самого Никона и его претензии на главенство в Государстве, фактически взял под защиту порочную никоновскую идею о двух параллельных и равноправных властях в Государстве: Царской и патриаршей. “Да будет признано, что Царь имеет преимущество в делах Государственных, а патриарх—Церковных”, —решил Собор.
Папистские идеи патриарха Никона явились для Русских архиереев чрезвычайным соблазном, а Богословского противоядия латинской отраве, подаваемой в православной оболочке, на тот момент ещё не было. Незнание типичных для симфонии искушений и Богословское невежество большинства Русских иерархов не позволили им разглядеть огромную опасность, таящуюся в Никоновских идеях.
Русский епископат встал на защиту “заветов” патриарха Никона и гордился его “завоеваниями”, в ослеплении не видя, что эти “заветы” не несут ничего кроме разрушения Церковно-государственного единства и в будущем обязательно должны вызвать ответную реакцию со стороны Государства.
Принятая соборная формула имела самые губительные последствия. Выработанное веками традиционное понимание симфонии как неслиянного и нераздельного единства Церкви и Царства в одном Церковно-государственном организме, возглавляемом Царем—Помазанником Божиим, она подменила идеей двух независимых начал—церковного и “светского”, которые ради общего блага должны заключить между собой союз с разграничением сфер влияния каждого начала.
Византийская идея Вселенского единства Царства и Церкви уступала место западной концепции разделения на государственную и церковную организации со своими полномочиями и компетенциями. Этой чисто западной идее союза двух организаций для полноты не хватало лишь её юридического оформления в виде договоров и соглашений, в которых бы четко были расписаны права каждой из сторон и их взаимные обязательства друг перед другом.
Лишь по причине того, что в России в то время юридическая наука и Государственное право были совершенно не развиты, собор и не смог указать никаких четких правовых формул для такого союза, ограничившись самой общей и двусмысленной фразой о преимуществе одной из сторон в делах Церковных, а другой – в делах Государственных, которую можно было толковать как угодно.
В отдаленной перспективе плоды ошибочного соборного решения должны были быть катастрофическими. Вслед за разделением компетенций Царской и Церковной властей неизбежно должно было рано или поздно последовать и взаимное отделение целей Государства от целей Церкви.
Завершиться этот процесс должен был, как и на Западе, полным крушением симфонии, отделением Церкви от Царства с превращением первой в “религиозную организацию”, а второго – в светское государство, исповедующее принцип “свободы совести”.
Преемники патриарха Никона патриархи Иоаким (1674-1690) и Андриан (1690-1700) совершенно не чувствовали грядущей опасности, напротив, с усердием продолжали дело Никона, не переставая повторять речи о превосходстве власти священства над властью Царства.
Патриарх Иоаким всю свою энергию направил на выполнение намеченной Никоном программы создания “государства в государстве” со своей независимой администрацией, своим законодательством, чиновниками, судом, финансами, земельным фондом, крепостными крестьянами и налогообложением. До “идеала”, осуществленного на Западе Римскими папами, не хватало только своей монеты, своего войска и своих послов в заграничных странах. При этом в полном противоречии с основополагающими принципами симфонии, но зато в полном соответствии с новым принципом “разделения властей”, деятельность патриарха Иоакима протекала не в русле сотрудничества с Царской Властью, а в русле противоборства с нею, в постоянной борьбе с Царской администрацией за “права Церкви”.
Патриарх Андриан продолжал по примеру своих предшественников проповедовать папистскую формулу взаимоотношений Церкви и Царства. В своем “Увещании к пастве”, написанном вскоре после вступления на патриарший престол, он слово в слово повторяет латинскую теорию “Двух мечей” с господством меча Церковного над мечом светским. “Два начальства устроил Бог на земле, священство, глаголю, и царство”, – пишет Андриан, – “Царство власть имать точию на земли, … священство же власть имать и на земли и на Небеси”. Не Царь, а патриарх есть глава всей Христианской Вселенной. Патриарх есть образ Христов, а все православные суть его духовные сыновья и послушники: Цари, князи, вельможи, воины, “всякий возраст и чин правоверных”. А потому, “слушаяй бо меня, Христа слушает, а отметаяйся меня и не приемляй глагол моих, рекше Христа Бога отмещет и не слушает, яко сам Христос рече”.
Таким образом, к тому моменту как Царь Петр Алексеевич стал в 1696 г. единоличным правителем Русского Государства, Церковно-государственные отношения находились в состоянии, близком к катастрофическому. Идея папизма не только прочно овладела умами и сердцами большинства Русских архиереев, но и начала активно воплощаться ими в жизнь, подтачивая здание симфонии изнутри и грозя обрушить его в самом ближайшем будущем. Положение осложнялось ещё и тем, что сами проводники папистских идей не осознавали ее разрушительной силы, а были уверены, что творят благое и святое дело защиты и укрепления Церкви Христовой.
Ни одно из Государственных мероприятий Императора Петра I не подвергалось такому невежественному истолкованию и злонамеренному оболганию, как подготовленная и проведенная Им реформа высшего Церковного управления. Глубоко и всесторонне продуманная, Богословски обоснованная, благодетельная как для Государства, так и для Церкви, и сумевшая отсрочить назревавшее крушение симфонии на целых два столетия реформа была усилиями сторонников папизма и церковных историков либерально-масонского образа мыслей представлена как нечестивое деяние, торжество идей цезарепапизма, дикий антиканонический произвол и порабощение Церкви Государством.
Для объяснения проведенной Императором реформы историки и публицисты этого лагеря строили самые фантастические и нелепые схемы вплоть до обвинений Петра I в тайной симпатии к лютеранству и желании устроить в России светское, нехристианское государство западного типа. В биографии Императора тщательно выискивались факты Его непристойного поведения, не церковности, неуважения к Русской старине, симпатии Его к западным формам жизни, и в совокупности этих разрозненных фактов пытались отыскать причины, побудившие Царя на реформу, сводя в конечном итоге всё к личности самого Петра.
Но нет ничего более абсурдного, чем объяснять личными причинами действия человека, который Сам о Себе сказал: “А о Петре ведайте, что жизнь Ему не дорога, лишь бы жила Россия, благочестие, слава и благосостояние Её”.
В действительности всё, что Император Петр позаимствовал с Запада, это идею о том, что Государство может иметь свою собственную, самостоятельную цель в процессе обустройства земной жизни своих подданных.
Если до Петра I господствовало убеждение, что высшей и единственной целью Государства может быть лишь служение Богу, то Государь впервые допустил возможность для Государства преследовать и свою особую цель—достижения общего блага в земной жизни.
При этом, если на Западе идея общего блага полностью вытеснила из Государственной жизни идею служения Богу, и Государство там действительно стало светским, то в России идея общего блага и общей пользы была выдвинута Императором Петром не взамен, а в дополнение к основной идее служения Богу, от которой Петр Великий никогда и не мыслил отрекаться. Русское Государство и после Императора Петра оставалось Государством Теократическим, а не светским.
Царь Петр I воистину по праву принял звание Императора, ибо Он, как никто другой из Его современников, понимал древне-византийскую идею Империи с её принципом неразрывной связи Церкви и Царства, когда не только мощь и благоденствие Царства зависят от благоустроения и силы Церкви, но и расцвет самой Церкви возможен только в едином сильном Самодержавном Государстве, могущим оградить Церковь от всех угроз как извне, так и изнутри. Этого никак не хотело понять большинство Русских иерархов, мыслящих узко, смотрящих на Церковь как на изолированный организм (если не как на свою вотчину), которая Государству ничем не обязана, напротив последнее всем обязано Церкви.
Такие личности как Святитель Митрофаний Воронежский, Святитель Феофан Прокопович, которые решительно поддерживали преобразования Благочестивейшего Государя Петра Великого, понимая их насущную необходимость, составляли скорее исключение, чем правило.
Таким образом, в самом начале своего единоличного Царствования Государь Петр Алексеевич столкнулся в области Церковно-государственных отношений с двумя фундаментальными трудностями, которые он обязан был разрешить, если не желал погибели Русского Государства и Русской Церкви:
а) нежеланием подавляющего большинства Русских иерархов понимать значение Государства для Церкви и необходимости для Церкви Государственного служения и
б) повальным их увлечением папистским вариантом симфонии, при полной неспособности уразуметь гибельные последствия папизма.
Для решения этих проблем Петру I понадобилось ровно два десятилетия. Столько времени у Него ушло на всестороннее обдумывание способов и путей осуществления на Русской почве древне-византийской идеи Христианской Империи, в которой интересы Церкви и Государства не только могут, но и должны сливаться друг с другом.
По замыслу Императора Русская Церковь и Русское Государство должны по примеру Византии составить единый Церковно-государственный организм, в котором нет чисто Церковных и чисто Государственных задач, а есть общие программы и задачи, для решения которых Государство служит Церкви, а Церковь—Государству.
Фигура Императора—Помазанника Божия приобретала в этом организме, как и в Византии, центральное и самодовлеющее значение, ибо только в Его лице удавалось соединить, казалось бы, несоединимое—Небо и землю, Вечное и временное, Крест и меч, Церковь и Государство.
Государь был убежден, что укрепляя Свою монархическую власть, он служит не только Государству, но и самой Церкви, благоденствие которой напрямую связано с прочностью Государственного порядка. Только Христианская Государственная Власть Самодержавного Монарха в состоянии сохранить и обеспечить свободу и процветание Церкви, и потому долг Церкви всемерно поддерживать и укреплять эту Власть, служить Государю не за страх, а за совесть.
В этом своем убеждении и Имперском Духе Царь Петр следовал гораздо более древней традиции, чем традиция московской старины, за которую стояли Русские архиереи и старообрядческие раскольники. Их узконациональному пониманию Третьего Рима как наследника Правой Веры и Хранителя святоотеческого благочестия Святой Благоверный Государь противопоставил более глубокое понимание призвания Русского Царства—быть преемником Римской Христианской Империи, призванной осуществить Вселенскую миссию Православия. Идея Православного Императора как Удерживающего мировую апостасию являлась прямым следствием такого понимания идеи Третьего Рима.
К этой своей Вселенской задаче Россия смогла приступить лишь с конца XVIII столетия, так как в первые десятилетия XVIII века все усилия Петра I и Его Преемников были направлены главным образом на решение внутренних задач—сравняться в практическом плане с европейской цивилизацией, но само переосмысление Государственной идеологии с национальной на Вселенскую приходится именно на Царствование Императора Петра I.
Воспринявший принципы Византийской Теократической традиции Император Петр I не мог рассматривать эпоху патриарха Никона, шедшую в разрез с этой традицией, ни как положительную, ни тем более как идеальную.
В своей борьбе с папистской угрозой, нависшей как над Церковью, так и над Государством, Петр I следовал традиции Византийских Императоров, которые при обнаружении папистских поползновений у Константинопольских патриархов просто на время упраздняли патриаршество и оставляли патриаршую кафедру вдовствующей, пока не находили кандидатов в патриархи, единомышленных Императору.
Продержав 20 лет патриаршую кафедру вдовствующей и не обнаружив среди Русских иерархов ни одного архиерея, способного понять глубину и размах проблем, вставших перед Русским Государством и Русской Церковью, Петр I решился на кардинальную меру и упразднил в Русской Церкви патриаршество вообще. В этом отношении он довёл практику Византийских Императоров до логического конца, выкорчевав самый корень папистских настроений Церковной иерархии. Однако никакого понимания необходимости такой меры Император Петр I со стороны Русского духовенства не встречал, напротив, оно защищало церковно-государственное двоевластие, считая его не гибельным, а спасительным и богоугодным.
В виду такого положения дел Петру I не оставалось ничего иного, как только, не касаясь принципиальных основ Церковного устройства, уничтожить оказавшееся опасным для Государства и Церкви патриаршее правление и заменить его соборным, обязав каждого члена учреждаемого собора верноподданнической присягой. Это было не нападение на Церковь со стороны Государства, как об этом потом писали сторонники ереси папизма, а самозащита Государства, предпринятая не против Церкви, а против разрушителей Империи, прикрывавших свои далеко не благовидные цели именем и благом Церкви.
Он не только лично не мыслил Свою Власть не Православной, но и впервые на Руси законодательно закрепил положение, что обладающий Царским Престолом Император не может исповедовать никакой другой Веры, кроме Православной, и Его обязанность – быть Верховным Защитником и Хранителем догматов Православия, блюстителем правоверия и всякого благочиния в Святой Церкви.
Петр Алексеевич лично не был против самого патриаршества в правильном его понимании. Государь хотел избрать патриархом Святителя Митрофания Воронежского, но тот преставился. Царь пробыл у него до самой его кончины и Своими руками затворя ему очи и дав повеление заготовить всё к приличному его погребению,вышел весь в слезах. Вскоре, Он лично нес гроб с телом усопшего верного Своего архипастыря.
Вопреки расхожим утверждениям еретиков папистов, изо всех сил очернявших Имперскую систему Церковно-государственных отношений, Синодальный период Русской Церкви явился периодом наибольшего расцвета всех сторон Церковной жизни. После 1917 года это могли отрицать только люди с сожженной совестью, и даже такой видный представитель либерально-масонской мысли, церковный историк и министр исповеданий Временного правительства А.В. Карташев под конец жизни вынужден был признать Синодальный период Русской Церкви “наиболее ценным, самым блестящим и славным периодом России”, “периодом Ея восхождения на значительно большую высоту почти по всем сторонам Её жизни в сравнении с Ея древним периодом”.
На этих принципах, вытекающих из древне-византийского понимания симфонии, Православная Российская Церковь благополучно просуществовала почти 200 лет вплоть до Февраля 1917 г.
То, что борцам за мнимую “свободу” Церкви от так называемого “цезарепапизма” стало понятно лишь после десятилетий существования на “свободном” Западе, куда их выбросила революция, лучшим представителям Русской Церкви и Ея Святым было известно всегда. Они понимали, что благоденствие Церкви напрямую связано с прочностью Самодержавия, что только Христианская Государственная Власть Православного Монарха в состоянии сохранить и обеспечить свободу и независимость земной воинствующей Церкви.
Да, кстати, к слову сказать, и сам термин «ЦЕЗАРЕПАПИЗМ» в применении к Царской России является надуманным и ничего не значащим словом. Его выдумали еретики паписты, ослепленные своей безумной борьбой со Святыми Царями Российской Империи.
Все великие подвижники Церкви Синодального периода от Святителя Митрофания Воронежского и Святителя Иннокентия Иркутского до Святого праведного отца Иоанна Кронштадтского и сонма Оптинских старцев учили о необходимости беречь и любить Государя, охранять основы Царской власти, ибо Воля Царя выражает на земле Волю Божию.
От них невозможно было услышать ни критики Синодальной системы, ни нареканий на институт Обер-прокуратуры, ни обвинений в “цезарепапизме”, ни протестов против секуляризации Церковных земель, ни жалоб на отсутствие созыва Соборов, ни требований восстановить патриаршество, ни тем более откровенной лжи о “гнете” и “порабощении” Церкви Императорской властью. Все подобное могло исходить только от врагов Престола или от церковных честолюбцев, пекущихся о мирской власти и о своих личных или сословных привилегиях под видом заботы о благе Церкви.
Все же действительно Церковные люди мыслили и жили словами Преподобного Серафима Саровского: “После Православия Цари суть первый долг наш Русский и главное основание истинного Христианского благочестия”.
Император Николай II осознавал, что возврат к патриаршеству вновь породит проблему непрочности симфонии и её зависимости от личных отношений Царя и патриарха. Добиться бесконфликтности этих отношений можно было, по мнению Государя, лишь единственным способом: через оставление Им Престола в пользу Наследника Цесаревича Алексея Николаевича и принятия на Себя монашества и патриаршего сана. В этом случае в России установились бы гармонические симфонические отношения Церкви и Царства, подобные тем, что были в XVII веке, когда царствовал Государь Михаил Федорович Романов, а Церковью управлял Его отец, патриарх Филарет.
Однако синодальные архиереи, к которым Государь обратился со своим предложением, ответили Ему гробовым молчанием, означавшим жесткий и категорический отказ. Государю стало ясно, насколько был прав Победоносцев, утверждавший, что за идеей патриаршества не стоит ничего, кроме непомерных архиерейских честолюбий, и что вся шумиха вокруг патриаршества поднята людьми, ищущими только своих собственных выгод, а вовсе не блага Церкви и России. Для Государя, который сам никогда ничего не искал лично для Себя, а всегда только блага своих подданных, было особенно больно встретить такое отношение со стороны архипастырей. Он начинал постепенно понимать, что доверить таким людям самостоятельное управление Церковью, означает погубить всё дело. Поэтому Государь принял решение воздержаться от немедленного созыва Собора. Вместо этого Он поручил Обер-прокурору Синода Победоносцеву затребовать от всех архиереев письменные предложения о желательных преобразованиях в Церкви, и повелел созвать предсоборное Присутствие, задачей которого было предварительное обсуждение намеченных к соборному рассмотрению вопросов.
Однако подробное ознакомление с присланными епархиальными архиереями отзывами, а затем и с материалами предсоборного Присутствия окончательно убедило Государя, что идея Созыва Собора и Церковной реформы является не просто несвоевременной, но явно вредной и разрушительной как для Империи, так и для Церкви.
Отзывы епархиальных архиереев ясно показывали, насколько разный смысл в Церковные реформы вкладывали Государь и подавляющее большинство иерархов. Если Русский Царь мыслил эти преобразования в неразрывной связи с интересами Православного Государства, как средство укрепления Церковно-государственных отношений, то иерархи рассуждали исходя из узко-церковных соображений, рассматривали Церковь не как часть Империи, а как сословную корпорацию, своего рода частную лавочку, интересы которой требуют не укрепления, а ослабления связи с Православным Государством.
Победоносцев справедливо указывал, что исходным посылом реформы, который её инициаторы изо всех сил стараются скрыть за туманными фразами о “соборном начале” и “каноническом строе”, было и является желание обособить Церковь от Государства, разрушить симфонию Церкви и Царства, что самым вредным образом скажется на судьбе как первой, так и второго. “Зло готовится великое и великая в духовенстве смута”,—резюмировал верный Престолу обер-прокурор.
Святой Государь Николай Александрович, следуя древней традиции Византии и России, видел идеал Православной Империи в единстве Государства и Церкви, при котором Император является центром и средоточием этого единства. Проблему Симфонии Он рассматривал не с узко-практической точки зрения, а в рамках всемирного исторического призвания Российской Империи как Третьего Рима.
Архиереи в своих отзывах следовали новой европейской традиции разделения духовного и светского начал и полагали идеал Церковно-государственных отношений в самостоятельности и независимости Церкви от Государства. Измельчавшая архиерейская мысль крутилась вокруг совершенно приземленных вопросов о правах Церкви и привилегиях духовенства и даже не пыталась возвыситься до Богословского осмысления идеи симфонии и исторического предназначения России.
Центральным пунктом почти всех архиерейских отзывов была мысль о необходимости восстановления патриаршества. Только три епископа – туркестанский Паисий (Виноградов), Подольский Парфений (Левицкий) и Тульский Лаврентий (Некрасов) считали, что в институте патриаршества нет ни нужды, ни пользы; для остальных же иерархов вопрос о патриаршестве сделался своего рода навязчивой идеей.
При этом, говоря о патриаршестве, архиереи явно имели в виду не тот институт, что существовал ранее в Византии и Москве, где патриархи играли роль “первых епископов” при Царях и Императорах, укрепляя этим Церковно-государственную Симфонию.
Встав на принципиальную точку зрения о независимости Церковной власти от Государственной, Русские архиереи сознательно или неосознанно намечали создать в лице патриаршества институт разрушения симфонии. В их схеме церковно-государственных отношений патриарх фактически мыслился как неподконтрольное Императорской Власти лицо, которое находится не при Царе, а напротив Царя, и задача которого не помогать Царю, а противостоять Ему, защищая интересы Церкви от посягательств Государственной Власти.
Ими полностью извращался сам идеал симфонии, принцип сотрудничества Церкви и Царства заменялся принципом противостояния Церковной и Государственной властей, оспаривающих друг перед другом свои права и раздирающих хитон Церковно-государственного единства Православной Империи.
В существующей Имперской системе Церковно-государственных отношений Царь как фактически, так и по закону являлся Защитником Церкви, причем Защитником не только от угроз извне, но и от угроз изнутри в виде всевозможных расколов или архиерейского папизма. Эта была классическая древне-византийская схема симфонии. Теперь же, по мысли архиереев, защитником Церкви становился патриарх, при этом “защищать” Церковь он должен был в первую очередь от “незаконных” притязаний Императорской Власти, которая должна была обеспечивать внешнюю защиту Церкви и не вмешиваться в её “внутренние” дела. Фактические иерархи выдвигали в качестве образца папистский вариант симфонии с той незначительной разницей, что место непогрешимого папы занимал подотчетный собору патриарх. По существу, собор и должен был играть в этой схеме роль “коллективного папы”, не подчиненного Царской Власти.
Великий смысл Богопомазания Православных Царей совершенно затмился в сознании церковных реформаторов. В таинстве венчания на Царство Император благословлялся Церковью не только как Глава Государства, но прежде всего как носитель Теократической Власти и Церковного служения, как Помазанник Божий, “Хранитель Святыя Твоея Кафолическия Церкви догматов”. В молитвах таинства ясно говорилось, что миропомазанный Император поставляется Главой над народом Божиим, то есть над земной Церковью. Духовное развенчание Царя и превращение его в мирянина, совершенное членами Присутствия, должно было рано или поздно иметь своим последствием и фактическое лишение Царя Императорской короны и превращение Его в “гражданина Романова”.
Психологически церковная среда уже оказалась готова к свержению монархии, а отсюда был лишь один шаг до практического согласия на такое свержение. Царь продолжал оставаться нужным “церковной общественности” и большинству иерархов лишь как источник различных материальных благ, привилегий и сословных преимуществ, и внутренне они уже были готовы предпочесть Его Власть любой другой власти, которая предоставит или пообещает Церкви больше прав, привилегий и перспектив, чем Власть Царская.
Государю также было ясно, что настойчивые требования церковных реформ и “свободы” исходят вовсе не от церковного народа, а от зараженных масонскими лжеучениями околоцерковных “реформаторов”, и что конечная цель всех этих мероприятий чисто политическая—уничтожить Монархию и разрушить историческую Русскую Государственность.
Государь хорошо осознавал, что закулисные силы домогаются созыва Поместного Собора с намерением превратить его в церковный вариант Государственной Думы, а проектируемое патриаршество будет использовано этими силами как орудие борьбы с Самодержавием.
Последующие события полностью подтвердили историческую правоту Государя—созванный в 1917 году уже после свержения монархии так называемый “Всероссийский поместный собор” явился типичным революционным учреждением и не только ничего не сделал для защиты арестованного Государя и монархических начал государственности, но напротив активно участвовал в уничтожении этих начал соборными средствами.
Всё это свидетельствовало о том, что духовенство Русской Церкви даже в числе его лучших представителей не только перестало чтить своего Царя как Помазанника Божия, но и вообще не желает совместно работать с ним на благо Церкви и Империи. Дальнейший исторический путь Церкви духовенство больше не связывало с Царем и Монархией, более того, видело в Них главную причину всех Церковных нестроений. Православный Император воспринимался как препятствие, преграждающее путь к свободе и процветанию Церкви. Надлежало устранить эту преграду и открыть дорогу к небывалому ещё расцвету всех сторон Церковной жизни.
Грех цареборчества был уже мысленно совершен в массовом церковном сознании. Оставалось только ждать случая, когда в соответствии с общим духовным законом этот грех из области мысли перейдет в область слов и поступков.
Февральская революция явилась результатом хорошо подготовленного и тщательно спланированного заговора мировых антихристианских сил, поставивших своей целью уничтожить Российскую Империю как всемирный оплот Христианской Веры и Государственности. В практическом плане этот заговор был направлен на свержение Русской Самодержавной Монархии и персонально Императора Николая II, как Христианского Государя, Удерживающего развитие мировой апостасии и “тайны беззакония”.
Настойчивая и целенаправленная работа мировой закулисы по разложению церковной среды антимонархическими идеями и не православными лжеучениями принесла свои плоды: только единичные представители епископата и клира, не представлявшие никакой организованной силы, по-прежнему были готовы защищать Царскую Власть и противодействовать революции, понимая прямую зависимость судьбы Церкви от судьбы Монархии. Вся остальная масса, включая большинство членов Синода, считала существующее Церковно-государственное единство насильно навязанным Церкви и безусловно вредным для Неё. Подставлять из-за этого единства Церковь под удар грядущей антимонархической революции, эта церковная масса считала верхом абсурда. Напротив, в глазах этой массы революция давала уникальный и неповторимый шанс покончить с “рабской зависимостью” Церкви от Государства.
Следует предоставить Монархию и Царя собственной участи, пусть Они погибают, если хотят, Церковь же только выиграет от этой гибели, так как обретет, наконец, желанную свободу для творческого развития всех своих живых сил, которые до сих пор сковывала Царская бюрократия,—такова была логика этих людей.
Руководимые этой идеей духовные слепцы не понимали, что отречься от Царя можно только путем прямого или косвенного отречения от Православия, и что для одержимых бесами революционеров Церковь является такой же целью как и Монархия и точно также подлежит уничтожению.
Вместе с Царем или без Него, но Церковь была обречена пострадать от революции, т.к. всякая революция есть сатанинское дело и не может не быть направлена против Церкви, воинствующей против сатаны и слуг его.
Вот только страдания вместе с Царем приобретали высший смысл Христианского мученичества, тогда как страдания без Царя превращались в мучительное наказание, ниспосланное Богом за совершенный тяжкий грех предательства Помазанника Божия.
Нераскаявшиеся в содеянном не могут почитаться мучениками, хотя бы они и были умерщвлены самым жестоким образом антихристианской властью, пришедшей на смену Богоустановленной Власти, преданного ими Православного Государя.
Нарушив присягу и отказавшись осудить мятежников, члены Синода поставили себя под анафему о восстающих на Царскую власть, которую они же сами и возглашали буквально за неделю до этого—19 февраля, в первое воскресенье Великого Поста. Вступив на путь измены Царю, члены Синода закономерно вступили и на путь измены Православию, попав под свою собственную анафему.
7 марта 1917 года постановлением Синода № 1223 была создана синодальная комиссия по исправлению Богослужебных книг под председательством архиепископа Сергия (Страгородского), которой поручалось “произвести изменения в Богослужебных чинах и молитвословиях соответственно с происшедшей переменой в Государственном управлении”. Уже сама трактовка падения Самодержавной Монархии и крушения Третьего Рима как простой “перемены в государственном управлении”, показывала, что Самодержавный Государь в понимании членов Синода есть вовсе не Помазанник Божий, а только Верховный Правитель Государства, ничем не отличающийся от какого-нибудь американского президента. Комиссия закончила работу 18 марта, полностью вычистив упоминание о Царе из всех молитвенных книг, вплоть до молитвословов, заменяя молитвы о Царе молитвами о “Благоверном Временном правительстве” и “Богохранимей державе Российстей”. Своим определением № 1599 Синод утвердил предложенные комиссией Страгородского изменения в Богослужебных и молитвенных книгах.
В своем революционно-богослужебном творчестве архиереи, однако, не учли два обстоятельства:
Во-первых, власть Царствовавшего Дома Романовых основывалась не на историческом недоразумении, а на решении Церковно-земского Собора 1613 г, избравшего на Царство первого Романова и запечатлевшего верность Ему и Его Наследникам особого рода Клятвой перед Крестом и Евангелием, нарушение которой влекло за собой отлучение от Церкви и лишение спасения в Вечности. Объявляя Дом Романовых отцарствовавшим, “бывшим”, члены Синода вместе с прочими революционерами поставляли себя под эту Клятву.
Во-вторых, Богослужение Православной Церкви представляет собой неотъемлемую часть Церковного Предания. Покушение на это Предание с целью его исказить является грехом догматического порядка и влечет за собой анафему. Таким образом, изменение Богослужебных текстов, сделанное высшими иерархами по политическим соображениям, означало изменение Предания.
Новое же их учение утверждало, что Божественное происхождение имеет не только Власть Православного Государя. Царь и пришедшее Ему на смену народовластие (демократия) признавались перед Богом равноправными и одинаково Ему угодными. Через замену Богослужебных текстов Власть Помазанника Божия в сакральном, мистическом смысле уравнивалась с властью самозванцев-революционеров, которая также нуждается в молитвах Церкви за неё, как и Богоустановленная Царская Власть. Соответственно и смена Царской власти на масонскую—революция —признавалась епископатом происшедшей “от Бога”, а не от дьявола.
В действительности же Русский православный народ на Церковно-Земском Соборе 1613 года окончательно и безповоротно определился, что управлять им до скончания века будут Цари из Дома Романовых, верность которым он засвидетельствовал особой Клятвой, связав ею как современников Собора, так и их потомков. Изменить это соборное решение 1613 года о верности Романовым не вправе никто, и с тех пор ни в каких “Учредительных Собраниях” русский народ не нуждался, не нуждается и нуждаться не будет.
Согласиться на “Учредительное Собрание” значит согласиться с тем, что источником верховной власти в Государстве является не Бог, а народ, то есть признать чисто демократический принцип власти, при котором “православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о Них Божию благоволению”, а “по воле народа”. Иными словами, что Временное правительство, объявившее себя подчиненным демократическому Учредительному Собранию, что православные христиане, подчинившееся этому “народному” правительству, ставят себя под клятву Собора 1613 года и под анафему о восстающих на Царскую Власть, положенную в Неделю торжества Православия.
В начале двадцатого века Дух Святый говорил через Своих угодников: «заплачет Царь – заплачет и Россия, а не будет Царя – не будет и России». Вот, братья и сестры, важнейший ключ к пониманию того, что происходит сегодня.
И сейчас конечно особо важно осознать все это, чтобы не свершить измены Богу . Необходимо покаяние как изменение своего сознания для спасения души. Аминь.
»
